Евгений Лансере.
"Императрица Елизавета Петровна в Царском Селе".
1905.
Евгений Евгеньевич Лансере (1875-1946) – племянник А. Н. Бенуа и брат З. С. Серебряковой – с юных лет был вовлечён в «Мир искусства». Самый младший из членов этого сообщества, начавший с великолепных виньеток и графических иллюстраций к журналу «Мир искусства», Евгений Лансере пошёл своим, отличным от старших товарищей путём. В его картинах на сюжеты любимого и им XVIII века элегичности и псевдобарочности гораздо меньше. Известно, что в юные годы он обожал парусный спорт и много плавал на яхтах. Поэтому из его известных картин «Петербург в XVIII веке. Здание Двенадцати коллегий» (1903 и 1906), «Корабли времён Петра I» (1909 и 1911), «Ботик Петра I» (1903 и 1906) будто врывается в зал тугой и холодный ветер Балтики, надувающий паруса петровских кораблей. Порывы этого ветра гениально отразил и Валентин Серов в картине «Пётр I» (1906).
Тема Елизаветы Петровны пришла к Лансере вместе с работой по иллюстрированию монографии его дяди А. Н. Бенуа «Царское Село в царствование Елизаветы Петровны» - книги о Екатерининском дворце, не утратившей своего значения до сих пор. По-видимому, углубляясь в Елизаветинскую эпоху, Лансере не только не ограничился великолепными заставками и картушами, но н написал картину «Императрица Елизавета Петровна в Царском Селе». Ракурс картины довольно необычен – кажется, будто на государыню и её свиту смотрит откуда-то снизу собака или привычный для императорского двора карлик-лилипут. Екатерининский дворец, как и разбитый во французском вкусе парк перед ним, виден лишь отчасти, но и этого достаточно, чтобы оценить вид бирюзово-золочёного чертога, приданный ему великим В. В. Растрелли. Как писал сам Растрелли, «весь фасад Дворца был выполнен в современной архитектуре итальянского вкуса: капители колонн, фронтоны и наличники окон, равно как и столпы, поддерживающие балконы, а также статуи, поставленные на пьедесталах вдоль верхней балюстрады Дворца, - всё было позолочено». А над всем этим великолепием блистали золотые купола придворной церкви. Дворец радует глаз уже третье столетие, и ему, как некогда пошутил иностранный дипломат, гость императрицы, не хватает только одного – футляра, чтобы сохранить эту жемчужину.
С Царским Селом у Елизаветы были связаны тёплые детские воспоминания – она всю жизнь так любила это место! Царское Село стало для неё таким же отчим домом, как для Петра – Преображенское, а для Анны Иоанновны – Измайлово. Сюда Елизавету тянуло всегда, здесь она провела детство и беспечную юность, полную приключений и любви. Да и в годы её расцвета этот дворец служил грандиозной сценой, на которой разыгрывалась бесконечная пьеса жизни императрицы с празднествами, обедами, концертами, переодеваниями. Александр Бенуа описал то, что могли увидеть гости Елизаветы в анфиладе комнат дворца: «Через светлую, украшенную золочёной резьбой дверь, на которой лепился картуш с государственным гербом, входили в самый дворец. Сразу же из первой залы открывалась нескончаемая анфилада позолоченных и густо разукрашенных комнат. В глубине этого таинственного лабиринта, за бесчисленными дверями и стенами жило мифическое существо – «сама благочестивая государыня императрица». Отсюда, из глубины глубин, точно из какого-то зеркального царства, подвигалась она в высокоторжественных случаях и выходила к толпившимся в залах подданным. Медленно превращалась она из еле видной, но сверкающей драгоценностями точки в явственно очерченную, шуршащую парчой и драгоценностями фигуру. В этой тёплой зеркально-золотой беспечности она жила, а в последние годы укрывалась от неумолимо приближавшейся безобразной старости».
Лансере как раз и «застал» императрицу Елизавету, когда она вышла из своего убежища в парк погулять. По её одутловатому лицу, общему грузному, нездоровому виду можно предположить, что на дворе стояли 1759-1760 годы. К своему 50-летнему юбилею в декабре 1759 года Елизавета сильно сдала, а главное, перестала выглядеть красавицей! Австрийский посланник Мерси д’Аржанто осенью 11 ноября 1761 года писал, что государыня не занимается делами, «умственные и душевные силы императрицы исключительно поглощены известными близкими ей интересами. Прежде всего, её всегдашнею и преобладающею страстью было желание прославиться своей красотой, теперь же, когда изменение черт лица всё заметнее заставляет её ощущать невыгодное приближение старости, она так близко и чувствительно принимает это к сердцу, что почти вовсе не показывается в публике». Действительно, последние годы жизни эта страстная любительница балов, концертов и маскарадов всё чаще отменяла их. Готовясь к выходу на публику, она часами не отходила от зеркал – и всё бесполезно! Все кремы, мази, пудры, ухищрения парикмахеров, портных, ювелиров были бессильны – прежней красоты не вернуть. И тогда государыня в ярости покидала уборную, швыряя по дороге украшения, и отменяла спектакли и церемонии – вещь немыслимая прежде!
Годы ночной, неумеренной жизни, отсутствие всяческих ограничений в еде, питье, развлечениях – всё это рано или поздно должно было сказаться на организме царицы. Весь двор был напуган неожиданными припадками, которые стали настигать Елизавету в самых неподходящих местах – в церкви, на приёмах. Это были какие-то глубокие и довольно продолжительные обмороки. После них Елизавета подолгу не могла оправиться и оставалась в крайне слабом состоянии. И тем не менее она не соблюдала режим и старалась жить как прежде. В декабре 1757 французский посланник маркиз Лопиталь писал в Париж: «Императрица совершенно не придерживается режима, она ужинает в полночь и ложится в четыре утра, она много ест и часто устраивает очень длинные и строгие посты». Конечно, врачи постоянно занимались здоровьем императрицы. Они полагали, что главной причиной обмороков являются тяжёлый процесс климакса, неуравновешенность и истеричность больной, а также нежелание ограничивать себя в чём-нибудь. Как и надлежало врачам XVIII века, они выражались туманно и загадочно: «Несомненно, что по мере удаления от молодости жидкости в организме становятся более густыми и медленными в своей циркуляции, особенно потому, что они имеют цинготный характер». Рекомендации докторов: покой, клизмы, кровопускание, лекарства – всё это было так отвратительно Елизавете, знавшей всю жизнь только приятное, вкусное и весёлое.
Все понимали, что наступают последние деньки жизни – праздника, который, казалось, никогда не кончится для «весёлой государыни». Да уж и весёлой царицу назвать было трудно: всё чаще уединялась она в Царском Селе, никого не принимала, была сверх меры капризна, мрачна и плаксива. Всю осень 1761 года она безвыездно провела в Царском Селе. С ней неразлучно находился только её фаворит Иван Шувалов. Мы почти ничего не знаем о последних днях жизни Елизаветы – Шувалов никому не рассказывал об этом. Думаю, что Елизавета была в отчаянии. Француз Лефермиер отмечал: «Никто никогда не страшился смерти более, чем она. Это слово никогда не произносится в её присутствии. Ей невыносима сама мысль о смерти. От неё усердно удаляют всё, что может служить напоминанием о конце». Елизавета много молилась и впала в мистику. Как пишет современник, «императрица погружена в необычайное суеверие, она проводит целые часы перед одним образом, к которому она очень привязана. Она с ним разговаривает, советуется». Елизавету должна была страшно напугать неожиданная сильная гроза над Царским Селом, которая гремела над дворцом в необычайно позднее осеннее время, на пороге зимы. Такого не помнили старики. Возможно, в раскатах грома и мертвящих голые деревья парка вспышках молний Елизавета увидела зловещее предзнаменование. Потом она переехала в Зимний дворец и там уже слегла окончательно. Конец неумолимо приближался. Судьбе было угодно, чтобы и смерть пришла за императрицей-праздником в праздничных одеждах 25 декабря 1761 года – в день, когда по всей стране отмечали великий праздник Рождества. Согласно преданию, смерть императрицы предсказала петербургская юродивая Ксения Блаженная, говорившая накануне смерти государыни: «Пеките блины, вся Россия будет печь блины!» Все знали, что вместе с рисом-кутьёй блины являются поминальным блюдом. Шведский граф Гордт, бывший в Петербурге в день похорон Елизаветы, сделал такую запись: «В тот день все обедали у себя дома и вечер проводили в уединении, как будто общественная скорбь была вполне искренна и действительна; но на другой же день не было и речи об императрице Елизавете Петровне, точно она никогда и не существовала. Таково обычное течение всех дел мира: всё проходит, всё забывается!»
Евгений Анисимов. «Письмо турецкому султану. Образы России глазами историка». «Арка», Санкт-Петербург. 2013 год.
* * *
СМОТРИТЕ ТАКЖЕ:
